Виктор с молотком, гвоздями и кусками досок в руках заделывал угол в одной из галерей пансиона Лебрен. Марикита сидела рядом, свесив ноги, и смотрела, как юноша работает, подавая ему гвозди из ящика с инструментами. Солнце нещадно палило. Девушка повязала на голову свой фартук, сложенный косынкой. Они болтали примерно час. Ей никогда не надоедало слушать, как Виктор описывает обед у миссис Понтелье. Он преувеличивал каждую деталь, так что обед выглядел как подлинный пир Лукулла. Розы стояли в кадках, рассказывал он. Шампанское поглощалось огромными золотыми кубками. Венера, выходящая из морской пены, не выглядела бы более прекрасной и чарующей, чем миссис Понтелье, сверкавшая красотой и бриллиантами во главе стола, в то время как остальные женщины, все как одна, были юными гуриями и отличались несравненной прелестью. Марикита вбила себе в голову, что Виктор влюблен в миссис Понтелье, тем более что юноша давал на ее вопросы уклончивые ответы, которые только укрепляли ее подозрения.
Марикита впала в угрюмое настроение и слегка всплакнула, угрожая уйти и оставить Виктора всем этим прекрасным дамам. В Шеньер полно мужчин сходят по ней с ума, и, поскольку сейчас в моде заводить романы с женатыми мужчинами, она в любой момент может сбежать в Новый Орлеан с мужем Селины.
Муж Селины был дурак, трус и свинья, сказал Виктор, и, чтобы доказать это девушке, он намеревался размозжить ему голову в следующий раз, когда тот попадется навстречу. Это обещание сильно утешило Марикиту. Она вытерла глаза и развеселилась при мысли об этих планах.
Они все еще обсуждали обед и всевозможные соблазны городской жизни, когда из-за угла дома вышла миссис Понтелье. Парочка остолбенела от изумления при виде той, что представилась им как видение. Но это была действительно Эдна, немного уставшая и запылившаяся после поездки.
– Я шла пешком от пристани, – сказала она, – и услышала стук молотка. Я так и подумала, что это вы чините крыльцо. Это хорошо. Я всегда спотыкалась об эти доски прошлым летом. Как все здесь печально и пустынно!
Виктору потребовалось некоторое время, чтобы уяснить, что она приехала в люггере[43] Боделе одна, и ни с какой другой целью, кроме как отдохнуть.
– Здесь еще ничего не готово, понимаете? – разволновался Виктор. – Я отдам вам свою комнату, она единственная.
– Подойдет любой угол, – успокоила юношу Эдна.
– Не знаю, как вы переносите стряпню Филомель, – продолжал юноша, – хотя я мог бы попросить готовить ее мать, пока вы здесь. Как ты думаешь, она пришла бы? – обратился он к Мариките.
Марикита считала, что мать Филомель могла бы прийти на несколько дней, если ей хорошо заплатят.
Миссис Понтелье появилась внезапно, и девушка немедленно заподозрила любовное свидание. Но изумление Виктора было настолько неподдельным, а равнодушие миссис Понтелье настолько очевидным, что тревога ненадолго задержалась в ее головке. Марикита с чрезвычайным интересом разглядывала женщину, которая дает самые пышные обеды во всей Америке и у ног которой пребывают все мужчины Нового Орлеана.
– В котором часу вы обедаете? – спросила Эдна. – Я очень проголодалась. Но не готовьте ничего дополнительно.
– Я распоряжусь, чтобы обед приготовили как можно быстрее, – сказал Виктор, суетливо убирая инструменты. – Можете пока пройти в мою комнату, чтобы привести себя в порядок и отдохнуть. Марикита вас проводит.
– Спасибо, – улыбнулась Эдна. – Но знаете, мне так хочется пойти на пляж, окунуться и даже немного поплавать перед обедом.
– Но вода слишком холодная! – воскликнули Марикита и Виктор одновременно. – Даже и не думайте!
– Ну, я хотя бы спущусь и попробую помочить кончики пальцев. Все-таки солнце, мне кажется, настолько горячее, что способно прогреть океан до самой глубины. Вы можете найти мне пару полотенец? Я, пожалуй, пойду прямо сейчас, с тем чтобы вернуться вовремя. К тому же если я буду ждать до обеда, то потом может стать холоднее.
Марикита сбегала в комнату Виктора и вернулась с несколькими полотенцами и отдала их Эдне.
– Я надеюсь, что к обеду будет рыба, – сказала Эдна, отправляясь на пляж, – но не делайте специально для меня, если вы сами не собирались ее готовить.
– Сбегай и приведи мать Филомель, – обратился Виктор к Мариките. – А я пойду на кухню и посмотрю, что можно сделать. Бог мой! Эти женщины никогда ни о чем не думают! Она могла бы предупредить меня.
Эдна машинально шагала по дороге к пляжу, не замечая ничего, кроме палящего солнца. Ее мысли ни на чем не задерживались подолгу. Все, о чем нужно было подумать, после того как Роберт ушел, уже было обдумано, когда бедняжка лежала на диване без сна до самого утра.
Эдна повторяла самой себе: «Сегодня это Аробин, завтра кто-то еще. Мне совершенно все равно. Не важно, что будет с Леонсом Понтелье, но Рауль и Этьен!» Теперь она отчетливо понимала, что имела в виду тогда, давно, когда говорила Адель Ратиньоль, что готова отказаться от несущественного.
Отчаяние навалилось на Эдну в ту бессонную ночь и так и не отступило. Она ничего не хотела, ей ничего не было нужно. Она не хотела ни с кем быть рядом, кроме Роберта. И более того, она поняла, что наступит день, и Роберт тоже будет ей не нужен, даже мысль о нем истает, оставив ее в покое. Перед Эдной являлись дети как препятствия в ее действиях, они одолевали ее, побеждали и стремились затянуть ее душу в рабство до конца дней. Но Эдна знала способ ускользнуть от них. Она не думала обо всем этом, когда шла к пляжу.
Водная гладь залива простиралась перед молодой женщиной, сверкая мириадами солнечных бликов. Голос моря беспрестанно искушал, шептал, требовал, бормотал, приглашая душу побродить в безднах одиночества. На пляже на всем его протяжении не было видно ни единого живого существа. В небе наверху билась птица со сломанным крылом, она беспомощно качалась в воздухе и спускалась кругами вниз, к воде.
Старый выцветший купальный костюм Эдны по-прежнему висел на вешалке. Она надела его, оставив одежду в купальном домике. Но когда она оказалась у моря, совершенно одна, она сбросила с себя неприятно давящую на нее вещь и впервые в жизни оказалась полностью обнаженной под отрытым небом, предоставленная солнцу, обдувающему ее тело ветру и зовущим волнам.
Как странно и страшно было стоять обнаженной под небом! И как прекрасно! Эдна переживала чувство заново рожденного существа, впервые открывающего глаза на знакомый мир.
Мелкие пенистые волны омывали ей ступни и обвивались, как змеи, вокруг лодыжек. Эдна пошла вперед. Вода была холодной, но она продолжала идти. Уже было глубоко, и Эдна поплыла, делая широкие взмахи. Прикосновения волн были очень чувственными, море, обволакивая тело Эдны, погружало его в свои мягкие тесные объятия.
Она плыла и плыла. Ей вспомнилась ночь, когда она заплыла далеко в море, и тот ужас, который охватил ее при мысли о том, что она не сможет вернуться к берегу.
Теперь Эдна не смотрела на берег, но продолжала плыть, думая о луге с голубой травой, по которому любила бегать, когда была совсем маленькой. Она думала тогда, что у него нет ни начала, ни конца.
Руки и ноги Эдны начали уставать.
Она подумала о Леонсе и детях. Они были частью ее жизни. Но не нужно, чтобы они думали, что могут обладать ее телом и душой. Как мадемуазель Рейц бы смеялась над ней: «И вы называете себя художником! Какие претензии! Художник должен обладать мужественной душой, которая никому не повинуется».
Силы покинули Эдну.
«Прощайте, потому что я люблю вас». Роберт ничего не понял. И никогда не поймет. Возможно, доктор Манделе понял, если бы она пришла к нему, но теперь было уже слишком поздно. Берег далеко, да и силы иссякли.
Эдна смотрела вдаль, и на мгновение в ней воспламенился старый ужас, но сразу исчез. Эдна услышала голоса отца и сестры Маргарет… Она слышала лай старой собаки, посаженной на цепь… Раздалось бряцанье шпор кавалерийского офицера на крыльце… Послышалось гудение пчел, и терпкий аромат гвоздик разлился в воздухе…